ГЛАВА 5.  Колыма -  золотое сердце
и карцер всея России

Золотое сердце. Дальстрой – достойная замена советам. Колымского золота хватит на всех. Остров на материке. Прибытие этапа в бухту Нагаева. Невольничий рынок. Колымские этапы. Как добывают золото. Минус 50 – не помеха. Как стать доходягой. Загадка Истории. Механизации не место на Колыме. Забойщик не должен выжить! День кантовки – месяц жизни. Смерть отказчика А.Кусиди. Самоубийство А.Пилиди. Землекоп Ф.Тулько: хроника ударника из артели «Путь к смерти». Благословенные виды работ. Греки-уголовники. Зарплата. Золотая фамилия.

Прибывающих на Колыму в наши дни в магаданском аэропорту Сокол встречает огромный - желтым по синему плакат: «Добро пожаловать на Колыму – золотое сердце России!». Насчет сердца – это вопрос, а вот валютным цехом Колыма была и семьдесят лет назад. Как и карцером всея России.

Из всех ГУЛАГовских мест Колыма по количеству греков, находившихся в тамошних лагерях, занимает уверенное первое место. «Марш НКВД» вдохновенно отражал и это обстоятельство: «Врага мы будем истреблять и истребим совсем, на Колыме, ни дать, ни взять, простора хватит всем!»

Вплоть до 1956 года эту территорию советская власть обходила стороной. С самого начала освоения Колымы вся полнота власти здесь сосредоточилась в кабинетах Дальстроя - Управлении строительства по Дальнему Востоку. В этом государстве в государстве, вся суть страны советов представала в самом что ни на есть голом виде. Никаких выборов и марионеточных советов, никаких парткомов. Сплошное НКВД, подразделением которого и являлся Дальстрой. Его начальник был царь и бог на Колыме. Местный Сталин. В 1936 году, когда Дальстрой возглавлял Берзин, там был прииск его имени. (Кстати, прииска имени Сталина на Колыме не было никогда).

Промышленное освоения края началось с начала 30-х годов, когда геологами был сделан вывод о том, что в бассейне реки Колымы запасы золота и олова составляют более 20% всех известных мировых запасов. Сразу же для их добычи стали использовать дармовую рабочую силу. Уже в 1932-37 гг. зэки дали стране 107 т. химически чистого золота. А в одном только 1940 г. его добыли 80 тонн, что было зарегистрировано в качестве мирового рекорда. Общие суммарные промышленные запасы колымского золота в 40-е годы оценивались в 2375 т.

Колыму никто не называл островом. В то же время на ней самой вся остальная часть страны именовалась (и именуется до сих пор) «материком». Это определение дали те, кого, оторвав от родных мест, перевезли через всю страну, а потом - из Владивостока пароходом доставили в другой мир. Океан (Охотское море) разделил материк и Колыму, придав последней полную автономность от евразиатского континента.

Седьмым рейсом парохода «Джурма» 20 октября 1938 года в Магадан прибыла большая группа греков из Грузии и Северного Кавказа: Г.Авчиди, Г.Мавриди, М.Ефремиди, Х.Алхазиди, П.Паниди, Г.Саввиди…

В такие дни город превращался в огромный пчелиный улей. К бухте Нагаева со всей Колымы спешили свободные грузовики ЗиС-5. Бесконечной цепью выстраивались они по дороге к магаданской транзитке на 4-м километре колымской трассы.

Разгрузка пяти тысяч заключенных продолжалась два часа. (Если пароход прибывал ночью, то разгрузку откладывали до утра). Возле пирса № 5, куда причаливали пароходы «с человеческим грузом», заключенных выстраивали в колонну – по пять человек в шеренге и под конвоем, по столбовой дороге - проспекту Ленина, через весь город гнали в санпропускник. Дорога к концу улицы Портовой, где он располагался, занимала несколько часов. Здесь зэкам прожаривали одежду, а самих пропускали через моечную.

Далее колонну перегоняли в магаданскую транзитку. То, что происходило дальше, ничем не отличалось от древнего невольничьего рынка. Прибывшие начальники, не спеша, обходили свежий этап и отбирали людей для собственных нужд. Каждый начальник в первую очередь отбирал дефицитных специалистов. Невостребованные остатки становились забойщиками, дорожниками, лесорубами.

В конце концов, одних зэков оставляли на месте, других в тот же день ЗиСы развозили по колымским лагерям – каторжный Берлаг, штрафные, общие. В каждый грузовик сажали по 25 человек – по пять человек в ряду, на корточки. Впереди на кузове стоял щит, за которым становились с автоматами или винтовками три охранника. Четвертый, старший вохровец, усаживался рядом с водителем. Этапы в горные районы Колымы состояли обычно из 300 человек. Пунктами ночлега по трассе были выбраны поселки-лагеря Атка, Стрелка, 152-й км, Спорный.

Путь от Магадана до конечного пункта назначения занимал от одного до нескольких суток. Так, однажды до лагеря-прииска Мальдяк ( 600 км от Магадана), заключенных везли пять суток: первые четыреста пятьдесят километров по выбитому шоссе, а остальные двести – по грунтовой дороге. Бывали случаи, когда на следующий день после прибытия в бухту Нагаева, арестанты уже выходили в забой. (Например, П.Паниди, прибывший в Магадан 20 октября, 21 октября уже находился на «Штурмовом» - это более чем в 600 км от Магадана. На Колыме пару дней отводилось для знакомства с производством, и Панайота повели знакомить с забоем).

Случались на Колыме и многодневные пешие этапы. О самом известном из них уже писалось в предыдущей главе.

По самым труднодоступным лагерным пунктам зеков развозили даже на самолетах «Дуглас».

Колыма лагерная – это, прежде всего, золотые прииски. Потом - прииски касситеритовые, угольные шахты, урановые месторождения. На добыче полезных ископаемых использовалась большая часть зэков.

Второе место по объему использования зэковской рабсилы занимало дорожное строительство. Колымская трасса (от Магадана до Якутска) в две тысячи километров пролегла вдоль нескончаемых лагерей, лагпунктов, командировок и подкомандировок. Строительство дорог, как и все остальные виды работ, играло вспомогательную роль, и было призвано обеспечить основное, золотодобывающее производство.

Но даже в таком фантастически богатом месте, как Колыма, золото не лежит на поверхности и его не собирают словно грибы. Золотосодержащие пески большей частью залегают на глубинах от нескольких метров до десяти-двадцати. Чтобы добраться до них требовалось вручную или с помощью взрывчатки снять верхние - пустые, лишенные золота слои (их называли «торфа»). Вскрывался золотоносный горизонт, или забой – самое страшное колымское слово лагерной поры.

Колыма технологическая – это вечная мерзлота. Даже летом на глубинах свыше метра «песок» - такая же твердая порода, как и гранит. Забойщики киркой отделяли ее от основной массы и грузили лопатами на одноколесные тачки («машины ОСО – две ручки, одно колесо»), после чего подвозили к подъемнику. Поднятый наверх грунт вновь тачками свозили к бутаре, или промприбору, мощной струей воды отделявшей золото от породы.

На золоте заключенные работали по 14 часов, днем и ночью. Выходные, существовавшие на первых порах, в 1937 году отменили. Одна из причин ареста и расстрела Э.Берзина заключалась, якобы, в его мягкотелости. При нем рабочий день летом составлял десять часов с пересменкой раз в десять дней. Выходные копили и выдавали авансом к 1 мая и «под расчет» - 7 ноября. В зимние месяцы рабочий день сокращался до четырех часов в январе, шести-семи (февраль-март) и восьми в апреле.

Это, конечно, преувеличение, что зима на Колыме длится 12 месяцев. Температуры ниже нуля устойчиво держатся здесь «всего» восемь месяцев: с октября по май. Но и остальное – не лето. Страшны были голод и непосильная работа. Но губительнее всего они действовали вкупе с морозом. Именно он мучил сильнее всего и быстрее всего помогал заключенным-забойщикам «дойти до социализма».

При температурах ниже пятидесяти градусов заключенных на работу не должны были выводить, а эти дни засчитывать как отработанные (т.е. актировать). В действительности, в 1938 году, актировали только при морозе ниже 55 градусов. Да и то по той причине, что конвой в овчинных полушубках и валенках не выдерживал мороза. (На Колыме действовали свои инструкции и нормы. Для других лагерей до 1936 года пределом признавалось минус 35 градусов, а с 1936 – минус 40. Разумеется, нарушались инструкции и там).

(Не теплее было в Воркуте и Норильске. Там к сильным морозам добавлялся еще шквальный ветер. Минус пятьдесят с ураганным ветром фактически равнялись 70 градусам мороза при безветренной погоде).

Шестнадцатилетний Георгий Гаврилов из греческого села Шипяк в Цалкинском районе, попавший на Колыму в 1945 году, очень быстро навострился определять запредельную температуру. Если вбитый изнутри в бараке костыль белел от инея, значит, на улице минус 51.

С 1938 года при новом графике и новом рационе золотой забой в три недели превращал здорового человека в «доходягу». Очень быстро наступало истощение, начиналась цинга, пухли ноги… (Генерал А.Горбатов, выдержавший все пытки в тюрьме, так и не подписавший протокол, на Мальдяке «дошел» за две недели[1]). По В.Шаламову, бригады, работавшие в забоях, за сезон трижды или четырежды сменяли состав. Оставался только бригадир и его помощник, дневальный. Остальные – либо в могиле, или в больнице, или на этапе.[2] Единственная задача в лагере была – выжить. На Колыме она обрела жестокую форму жестокой поговорки: «умри ты сегодня, а я – завтра».

Зимой, когда в забое велись вскрышные работы, рабочий день сокращался до десяти часов. Золотосодержащий грунт накапливали к летнему промывочному сезону. После взрыва мерзлую породу киркой раскалывали на мелкие куски и грузили грабаркой в короба. Четыре человека тащили их на отвалы.

НКВД внимательно следило, чтобы лагерь не превратился в дом отдыха. Ибо задумывался лагерь как место для уничтожения политических врагов советского государства.

Никакая болезнь не могла служить оправданием пропуска. На освобождение от работ существовал жесткий лимит. При исчерпании лимита, даже уже давно «дошедший до социализма» зэк не мог рассчитывать на милость лагерного врача и освобождение от работы.

Большинство греков, «застрявших» в забое дольше, чем на месяц, переходили в разряд доходяг. Быстрее других «доходили» те, кто хорошо работали, кто надеялся ударным трудом заработать побольше зачетов и тем самым сократить лагерный срок. Но главная мотивация, двигавшая ударниками, исходила из желудка. Заработать большую пайку становилось насущной потребностью большинства из тех, кто не понимал, что губит не маленькая пайка, а большая…

В делах умерших греков-забойщиков сохранились свидетельства их самоотверженного труда, приближавшего их не просто к свободе, а к ее абсолютной разновидности.

(Следователь на допросе часто повторял Г.Левентису: «Мы научим вас любить свободу!».[3] И добился своего. Прошедшие ГУЛАГ, ценили ее как никто другой).

Кандидатов в доходяги на Колыме свозили в специальный лагерь «Инвалидка». Конечно, не всех, а тех, кто мог принести родному государству еще хоть какую-то пользу. С контрреволюционной овцы хоть шерсти клок.

На Инвалидке доходягам определили такую норму: 0,54 кубометра[4] дров, которые должен был доставить в лагерь за четыре километра каждый инвалид. Бревна тащили с сопки вниз. Зимой вереница инвалидов – уже не людей, а теней от них, растягивалась на все четыре километра. Из последних сил, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, эти ходячие трупы тащили неподъемные бревна.

Беспрерывное расширение ГУЛАГа, постоянный приток осужденных позволял решать самые сложные технические проблемы, не прибегая к помощи машин. Нехватку техники в лагере восполняли мускульной силой заключенных. Но, даже заставляя своих рабов, или, если воспользоваться определением Аристотеля, «одушевленных орудий», работать по четырнадцать часов в сутки без выходных, государство стремилось максимально сэкономить на них в еде, в одежде, в обуви.

Механизацию не вводили до тех пор, пока не иссяк поток заключенных. Первые экскаваторы на приисках Колымы появились лишь в 40-е годы. Невысокого качества, они часто ломались, не выдерживая нагрузок при низких температурах. Но как писал в 1944 в нексиканской газете «Ленинский путь» вчерашний колымский заключенный, а ныне начальник экскаваторного отделения Чай-Урьинского горно-промышленного управления, Георгий Стасинопуло, «окончательно разбита вредная теория о невозможности зимней работы экскаваторов».[5]

Уж кто-то, а Георгий Стасинопуло, один из немногих греков, кому удалось выжить в колымских забоях, знал цену «вредной теории». С ее помощью в значительной мере обосновывались наряды НКВД на Колыму. Ей требовались, требовались и требовались рабочие руки. Прежде всего, для работы в забоях. Потому что экскаваторы в таких условиях работать не могли.

Нелегче на Колыме была участь зэков-шахтеров. Технике в шахтах тоже было не место. Ее заменяла «малая механизация». Так в ГУЛАГе именовали изобретенные строителями египетских пирамид четыре тысячи лет назад устройство для рабов - «египетский ворот». Четыре человека, как их древние «коллеги», вместо лошади, грудью напирая на бревно, крутили ворот лебедки…

Зэки понимали, чем может обернуться для них подобная «механизация». Каждый стремился хоть несколько дней поработать по специальности или побыть «придурком» – бухгалтером, поваром, парикмахером, счетоводом. Вообще-то эти теплые местечки предназначались для вольнонаемных. И лишь когда тех не хватало, подобные вакансии разрешали занимать заключенным. Но, опять же, - в первую очередь из числа «блатарей». Лишь в крайних случаях на привилегированные должности ставили пятьдесят восьмую. Любая комиссия, выяснив, что врагов народа, по сути, спасают от смерти, могла серьезно дать по шапке начальнику лагеря. Такие комиссии всегда приезжали к концу года. Лагерное начальство заранее к ним готовилось и снимало политических со всех «теплых» должностей. (Некоторые послабления наступили в сороковые годы. Сказалась нехватка специалистов, их стали ценить чуть больше. Федора Апостолиди, горного инженера по образованию, также поставили на инженерную должность на шахте в Интлаге, Георгия Стасинопуло на Колыме. В архангельских лагерях во второй половине срока позволили остригать зэковские головы парикмахеру Н.Чекариди).

Пятьдесят восьмая в лагере предназначалась только для кайла, тачки, топора и пилы. Перед лагерем стояла одна задача: уничтожить своих постояльцев. Лучше всего с этим справлялся забой.

28-тилетний забойщик Харлампий Архапчев в июле-октябре 1939 года на прииске Утином выполнял нормы на 149%. Уже в первом квартале следующего года он не дотягивает и до нормы. Молодость помогла прожить ему до 22 августа 1943 года. В этот день Х.Архапчев умер в забое на участке «Оставленный».

На «Штурмовом» вовсю «старался» Николай Алепопуло. Его уже доходягой направили… в забой. После смены Н.Алепопуло самостоятельно не мог выбраться из шурфа. Но стране требовался металл. «При наличии всех возможностей норм не выполняет по своему желанию» - последняя запись в карте зачета рабочих дней, внесенная нормировщиком за несколько дней до смерти Н.Алепопуло.

Но и просто работать хорошо было недостаточно. Чтобы выполнить нормы, надо было трудиться по-стахановски. В квартальной характеристике забойщика Харлампия Арзамани так и записано: «Нормы не выполняет за нежеланием работать по-ударному»[6].

Меньше чем за полгода «дошел» забойщик Гавриил Мавриди, прибывший на Колыму в октябре 1938 года и сразу попавший в забой. В последнем квартале 1939 года он выполнял план на 48%. Умер в марте 1939 года.

Прямо в забое прииска «Стан Утиный» скончался керченский кондитер Николай Муратиди («умер на производстве», запишут в его личном деле. А ведь звучит!). В забое на «Туманном» 22 ноября 1941 года настигла смерть Николая Папакина. Оба забойщика умерли от переохлаждения. То есть, просто замерзли в забое.

Продлевали свою жизнь, а то и выживали те, кто понял всю гибельность ударного труда и большой пайки. Они всеми способами стремились отказаться от работы, перевестись на другую, получить освобождение от работы у лагерного врача. День «кантовки» продлевал жизнь на месяц. Если не удавалось получить освобождение «официально», зэки просто отказывались выходить на работу, попадая в «отказники».

За пять отказов от работы Владимира Скопелидиса, арестованного в 16 лет, на пятом году лагерной жизни военный трибунал Дальстроя осудил к новому десятилетнему сроку с погашением не отбытого срока. Так двадцатилетний Владимир стал обладателем двадцатилетнего же срока.

Помимо изнурительной работы, холода и голода, в лагере имелись и другие, косвенные способы убийства заключенных. Первый - постоянная тоска по дому, по семье. Греки, привыкшие к семейному очагу, лишились домов и квартир, окружения родных и близких – всего, что составляло основу их быта. Их моральное самочувствие - и без того ужасное, становилось нестерпимым. Кто-то заводил лагерную жену – если рядом был женский лагерь, кто-то терял человеческий облик и превращался в доходягу. Третьи кончали жизнь самоубийством.

Ежеквартально на каждого зэка заполнялась «Карта зачета рабочих дней». В нее нормировщик вносил проценты выполнения плана, а также количество рабочих дней, которые подлежит зачету. На обороте карты оценивались качество работы, отношение к труду. Все находилось в руках бригадиров и нормировщиков, которые на глаз определяли и проценты, и старание, и прочие зэковские достоинства.

Не могло нарадоваться лагерное начальство на землекопа, грека Федора Тулько из Приазовья. Сверхударным трудом он как бы извинялся за всю пятьдесят восьмую и ее «контрреволюционные преступления» в лагере, каковым считалось невыполнение плана. Ф.Тулько и план выполнял на 142, 145 и 149%. (3 квартал 1936 г.) и работал без выходных, и «распоряжения десятника выполнять старался», и «старается к рационализации труда», и «занимался индивидуальной читкой газет». Словом всем землекопам землекоп. Но землекоп, мало отличается от забойщика, а потому обязательно должен был умереть. Потому что все колымские золотые и касситеритовые артели можно было объединить под именем «Путь к смерти».

Вот хроника ударничества Ф.Тулько.

Так в лагере наступало освобождение. Не какое-нибудь относительное, как разнес по миру Альберт Эйнштейн, а полное и окончательное, абсолютное освобождение.

Тем не менее, и к некоторым политическим жизнь на какое-то поворачивалась лицом, и они отводили душу тем, что хотя бы месяц-другой устраивались работать по специальности. Например, Г.Саввиди (из Керчи) три месяца столярничал.

Как самую «благословенную» лагерную работу, В.Шаламов выделял геологоразведку. Такую короткую передышку получил в конце своего колымского срока Ахиллес Кафафов. В геологоразведке работали в основном расконвоированные. Отсутствие колючей проволоки, подъемов в шесть утра, поверок и разводов позволило ему на короткое время почувствовать себя свободным. В 1938 г. попал в изыскательскую партию и Ф.Скударь, перепробовавший на Колыме почти все специальности. В одной учетной карточке встречается даже совершенно экзотическая - «парикмахер-забойщик».

Масштабы смертности в лагере убедительно доказывают, что любая работа имела своей целью уничтожение человека. Причем, те, кто работали лучше, стремились перевыполнить нормы, умирали первыми. Затем умирали те, кто просто работал, без ударничества. То есть пятьдесят восьмая.

Заключенные, осужденные по уголовным статьям, продержались значительно дольше – даже на самых страшных колымских приисках. Уголовники никогда, ни в одном лагере на общих работах (т.е. профильных для данного лагеря, самых тяжелых) не работали. Они «обеспечивали» выполнение плана.

Самые известные колымские греки-уголовники – Полтора Ивана Грек и Миня-Грек, описанные В.Шаламовым в «Очерках преступного мира». Конечно, умирали и они, как выживали и политические. Однако соотношение числа выживших к числу умерших среди уголовников явно выше, нежели у политических.

Звучит громко, но заключенным полагалась зарплата – то, что оставалось после вычета за «жилье», похлебку, одежду, охрану и прочие «услуги», оказываемые государством. В месяц остаток составлял до 20-30 рублей. На руки деньги не выдавались, а зачислялись на книжку. В ларьке на них теоретически можно было прикупить 20- 30 килограммов хлеба – основы выживания в лагере. Но никто из зэков этих денег никогда не получал. Они оседали в карманах либо нормировщика, либо бригадира, которые всегда назначались из числа «социально близких».

Но чаще пятьдесят восьмой денег не начислялось – за невыполнение плана.

Никаких скидок на состояние здоровья не существовало. Если до 1937 года при отборе на Колыму заключенные проходили более или менее серьезный медосмотр, благодаря чему в колымские лагеря не отправляли откровенно больных, то с началом «большого террора» и национальных операций для всей пятьдесят восьмой были сняты все ограничения, как по состоянию здоровья, так и по возрасту.

Заключенные на Колыме делились на пять категорий: А, Б, В, Г и Д. Контингент «Д» предназначался для урановых рудников. А-Г использовались повсюду, прежде всего на золоте.

В послевоенные годы из уст неизвестного шурфовщика вылетела мудрая, буквально золотая сентенция. Ее не раз и не два мне доводилось слышать на Колыме.

«Всякий металл, как металл, - сказал этот шурфовщик, в неторопливой беседе у таежного костра. – Из железа – паровоз, из меди - проволока, из алюминия – самолет. А из этого – сплошная судимость».

Для Федора Хришу, как и для сотен других греков все было наоборот. Сначала судимость, а потом, как наказание – золото.