ГЛАВА 15. Пять дорог после ареста

Жизнь богаче приказов и директив. Парадокс Берии. П.Ангелина спасает однофамильца. История спасения Г.Тумы. Преклонный возраст – не повод для освобождения. Высылка за пределы СССР. 10 лет без права переписки. Технологическая линия по умерщвлению. Лицо, приводящее приговор в исполнение. Расстрелы в Симферополе. Харьковский график расстрелов. Расстрелы в Запорожье, Владикавказе. «Патроны списать в расход». Запрет на выдачу трупа. «Текстильщики» раскрывают государственную тайну. Государственная ложь образца 1955 года. Ложь 1962 года. Исправленному верить. Не отдадим врагу своих врагов народа. Неевклидова геометрия в ГУЛАГе.

Приказ № 00447 и директива № 50215 предполагали только два возможных исхода: расстрел или лагерь (то есть смерть в рассрочку). Жизнь, как всегда, оказалась богаче, увеличив число категорий с двух до пяти. Любой грек, мог быть не только расстрелян или отправлен умирать в лагерь. Он еще имел право умереть в тюрьме до объявления приговора (т.е. без разрешения власти), быть высланным за пределы СССР и даже оказаться освобожденным за недоказанностью обвинения.

С этого «парадокса Берии», означавшего, что грек, конечно же, был виноват уже своим происхождением, но исторический момент и сиюминутная целесообразность требовали принятия абсолютно аморального для НКВД решения, мы и начнем рассмотрение «пяти дорог».

Советская карательная машина была сконструирована таким образом, что не имела заднего хода. В инструкции для пользователя четко прописывалось, что мертвых с кладбища не уносят. Переступивший тюремный порог теоретически мог вернуться домой, но не раньше, чем через восемь-десять лет. Если он, конечно, не воспользуется своим правом умереть в тюрьме или в лагере.

Но даже самый совершенный механизм дает сбои, когда в него вмешивается человеческий фактор. Дико звучит, но таким фактором оказался Лаврентий Берия. Короткую передышку, которую получили находившиеся в тюрьме, некоторые даже именует оттепелью. Между тем она (передышка) была лишь пересменкой, когда требовалось убрать, а потом и расстрелять Ежова (1940 год) и тысячи его подручных.

Просто надо иметь в виду, что к этому времени все взятые НКВД обязательства по приказу № 00447, были выполнены и перевыполнены. Сталину оставалось подмести за собой. Новую метлу завезли с родины вождя.

И вправду, греков и всех остальных с приходом Берии на короткое время оставили в относительном покое. Берия провел операцию в операции: он убрал ежовских карателей и поставил своих. И все продолжилось.

Создавая видимость наведения порядка в НКВД, суды при Берии пересмотрели несколько тысяч дел, среди которых попались и греческие. Не стоит переоценивать роль Берии в наведении порядка. Он извлек наиболее одиозные примеры фальсификаций, но генерального пересмотра липовых дел «большого террора» не произошло. Да и произойти не могло: это стало бы фактическим обвинением сталинской системы.

Тот там, то тут суды в конце 1938 года выносили оправдательные приговоры. В этом отношении выделился Ставропольский край, где отмечен самый высокий процент освобожденных за недоказанностью обвинения и самые мягкие сроки.

Сотирий Георгопуло, арестованный в первый день греческой операции, 15 декабря 1937 года, двадцать месяцев ждал суда в Ставропольской тюрьме. И дождался… освобождения. Такая же участь постигла жителей села Греческое А.Амиранова, Д.Гунариса, И.Ильина, П.Попова, Д.Фиева, уроженца грузинского села Имера Т.Марулидиса, оказавшегося на момент арестов в Минводах и еще несколько десятков греков края. Анастаса Амиранова тут же и реабилитировали!

Бериевская причина совершенно очевидна на Дальнем Востоке. Директор Озерпахского рыбкомбината Г.Дракопуло (арестован 1 сентября 1937 г.), проведший полтора года в Хабаровской тюрьме, освобожден 3 мая 1939 г. за недоказанностью обвинения. На Дальнем Востоке «месячник по наведению порядка» ознаменовался освобождением даже обвиненных в шпионаже и измене Родине (П.Курпа, И.Кириаков, Г.Тума, Д.Гуцаки, Н.Василакос, П.Пиерато, П.Чера[1]). Подобное отмечено в Новгороде (Н.Каприос), Ростове-на-Дону (П.Константиниди, С.Кириакиди), Пензе (П.Цангари), Омске (А.Феодориди).

Через девять месяцев отпустили в Баку Ф.Симфорова. За это время у него родился сын. Но еще большим чудом стало фактическое извинение перед ним. Федору заплатили за простой (то бишь, за просид) и дали путевку в санаторий…

Но были и абсолютно необъяснимые случаи освобождения и до прихода Берии.

Христофора Хозлу из Карани отпустили через неделю после ареста. На свободу он возвратился физически и морально сломленным и вскоре умер. (Может, потому и выпустили, что дни его были сочтены). 92 дня просидел в Одесской тюрьме на Маразлиевской улице Михаил Себов. После чего был отпущен. И это при том, что М.Себов был признан кулаком, имел в своем «активе» побег из архангельской ссылки, за что отсидел два с половиной года в Темниковском лагере (Мордовия).

Вирус освобождения за недоказанностью, по-видимому, крепко сидел в ставропольских следователях. Ибо к освобождению жителя Железноводска И.Нафанаилова Берия никак не причастен: Ивана арестовали 29 января 1938 года, когда расстрелы греков достигли своего апогея в Донбассе, Одессе и соседнем Краснодарском крае, и через месяц отпустили. 

В феврале 1939 года отпустили после 11 месяцев содержания в Краснодарской тюрьме семерых мерчанцев…

Не нашли состава преступления у братьев Василия и Вадима Иванус, арестованных соответственно 6 и 8 января 1938 года в городе Кизел Пермской области, и даже у Поландова, арестованного в самый разгар операции - 17 декабря 1937 года.

Редко, когда о причинах освобождения откровенничает документ. Перед нами редкая бумага, рассекреченная через 65 лет. (А что хранят те, с которых все еще не снят гриф «СС» - совершенно секретно?).

Случаев пересмотра греческих дел в 1938 году немало. Полагаю, что в целом у них была одна причина. Но с региональной спецификой. Версия по греку Г.Туме заключается в следующем.

Вскоре после его ареста, 8 апреля 1938 года, нарком Н.Ежов стал по совместительству еще и наркомом водного транспорта СССР. Свое новое назначение Ежов использовал для очередной перестановки кадров в НКВД. Одной из жертв обновления органов стал начальник УНКВД Дальневосточного края Г.Люшков. Г.Туму арестовали при нем. Г.Люшкова вызвали в центральный аппарат НКВД в Москву. Люшков, понимавший чекистский язык, в ночь с 12 на 13 июня перебежал к японцам, прихватив с собой важные документы.

Побег высокопоставленного энкаведешника стал началом конца Ежова. В августе тридцать восьмого Берия, приступивший к работе в должности первого заместителя Ежова, запустил чистку центрального аппарата НКВД. Для этого его, собственно, и вызвали из Грузии.

Тогда же начался пересмотр дела Г.Тумы. Возможно, пересмотр дела инициировал сам Ежов – ему, во что бы то ни стало, надо было отвести удар от себя в связи с бегством Люшкова и на примере его «злодеяний» в Дальневосточном крае показать, какими делами был устлан путь того к предательству.

(На допросе 2 августа 1939 года Ежов показал: «…Наиболее насыщенной заключенными была пограничная полоса дальневосточных границ… Мы направляли заключенных, преимущественно осужденных за шпионаж, диверсию, террор» [3].

Язык не поворачивается, но своим освобождением все дальневосточные «шпионы и диверсанты» должны благодарить энкаведешника Люшкова. Не убеги он, не окажись так скоро врагом сам Ежов, не начни Берия наводить «порядок» и все «шпионы» и «диверсанты» оказались бы расстрелянными.

Так большая игра, погубившая немало больших игроков, спасла одного маленького.

Но только одного. Арестованного в том же Гродсковском укрепрайоне Фокиона Попандопуло, расстреляли. И в этом видится своя логика и тонкий расчет. Расследовавшие дела Ежова, понимали, что рано или поздно будут расследовать и их собственные деяния. Расстреляв одного и помиловав другого грека, они обеспечивали себе алиби при любом обвинении. При обвинении в мягкости в отношении врага народа Г.Тумы они могли предъявить труп Ф.Попандопуло. И наоборот: повернись дело в обратную сторону, работники НКВД могли оправдаться тем, что, расстреляв одного, они все же правильно разобрались в деле второго.

Самыми редкими были случаи освобождения греков по причине их преклонного возраста. Разные следователи обладали различными представлениями о преклонном возрасте. В Донецке освободили 62-летнего В.Харакоза, в Одессе - семидесятиоднолетнюю Ирину Папазан. Человеком «преклонного возраста», к тому страдающего «склерозом и разной физической слабостью и благодаря этому социальной опасности не представляющего» признали во Владикавказской тюрьме 65-летнего С.Гавалиди. (Здесь отпустили еще нескольких узников. При этом у некоторых брали подписку о невыезде из города (М.Василиади, К.Чеходаров).

Но 79-летнего жителя Михайловки (Абхазия) Л.Анастасиади – за старика не посчитали.

Высылка за пределы СССР - неожиданно возникшая развилка на магистральном пути к смерти, словно выигрышная лотерея, выпала немногим. Несмотря на то, что эта счастливая звезда зависла на ночном небосклоне в конце 1938 года и светила почти весь 1939 год, лучи ее осветили дорогу единицам. Так что это была вовсе не дорога, а еле видимая тропиночка.

 Высылку применили только в отношении греков – подданных Греции или считавших себя таковыми на основании наличия у них свидетельства о национальности. В основном высылкой наказывали семьи арестованных и уже находившихся в лагерях греков. Из тех же, кого самого арестовали, отпустили несколько человек.

Один из них - Константин Акритиди, арестованный в январе 1938 года и обвиненный в шпионаже (июль 1938 г.) В августе, такую же меру избрали в отношении к Дунья-Оглу и бакинца Г.Мавиди (которого расстреливали «понарошку»).

 С учетом пролетарского характера советского государства, его идеологической начинки, высшей мерой социалистического презрения был все-таки не расстрел. На самых отъявленных негодяев не должна была быть потрачена даже пролетарская пуля. Даже бренные останки идейных врагов не имели права лежать в советской земле.

 Сильнее всего чекистов выбивала из рабочей колеи и нарушала технологический процесс НКВД незапланированная смерть в тюрьме. Ведь никто не имел права умирать без разрешения.

Список умерших в тюрьмах мы приводили в главе 8.

После освобождения за недоказанностью обвинения, высылки из страны и смерти в тюрьме, оставались два главных магистральных направления, по одному из которых направлялась судьба 99 процентов осужденных греков.

Высшей мерой социальной защиты называли в Советском Союзе расстрел. Приказ № 00447 использовал технический термин «первая категория». Родственникам, интересовавшимся судьбой близких, объясняли, что те приговорены к «десяти годам без права переписки» или «отправлены в отдаленные места Советского Союза».[4]

Процесс по умерщвлению приговоренных «к десяти годам лагерей без права переписки»[5] ничем не отличался от любого иного технологического процесса. Он представлял такое же производство, как и добыча угля или выплавка стали. Только о его валовых показателях, достижениях ударников, новых методах работы не писали газеты и не трубило радио.

Расстрел был очередным таинством органов. Это был идеальный, отлаженный до мелочей механизм. В его работе не могло быть никаких срывов и неудач. А, собственно говоря, что могло помешать человеку с револьвером в вытянутой руке всадить пулю в затылок связанной и находящейся в двух метрах от него жертвы?

Все стадии технологического процесса регламентировались шестым пунктом все того всеобъемлющего приказа № 00447. Он именовался: «Порядок приведения приговоров в исполнение».

Главным действующим лицом здесь становилось «лицо, приводящее приговор в исполнение». В каждом управлении НКВД имелся свой штат «лиц». Они были сотрудниками органов, порой на должностях не самих последних, с ромбами в петлицах, а потом и с погонами, порой и большезвездными. Надо полагать, что ромбы и звездочки что-то значили. Как у летчиков, например, - за каждый сбитый вражеский самолет. Здесь пропорции были иными, но вряд ли держали в сержантах лицо, приведшее в исполнение приговор в отношении трех-четырех сотен врагов народа. Лычки сменяли на звездочки, маленькие звездочки росли. «Лица» внутри корпорации становились все более уважаемыми.

В двадцатилетнюю годовщину НКВД многие из них получили ценные подарки и боевые награды. Их ордена звенели точно так, как и у вернувшихся с передовой. Обладатели наград за убийства своих сограждан шагали на парадах рядом с фронтовиками, дети и внуки расстрелянных преподносили им гвоздики, купленные на сэкономленные от школьных обедов деньги и со слезами благодарили за освобождение родины и свое счастливое детство…

Так вот, лицо получало табельное оружие (пистолет или револьвер (в Донецке использовали также мелкокалиберную винтовку[6]), патроны - примерно с двукратным запасом), спирт.

Основанием для приведения приговора в исполнение служила заверенная выписка из протокола заседания Особого совещания, тройки или иного органа, а также специальное предписание за подписью председателя осудившего органа.

Прежде чем приступить к процессу умерщвления, на столиках и полочках в расстрельных подвалах складывали стопочкой выписки и предписания.

В делах расстрелянных греков Донецкой области стоят карандашные пометки «М», «С», «А» и «Л». В.Никольский считает, что это зашифрованные названия городов, где производились казни: Мариуполь, Сталино, Артемовск и Луганск (входивший тогда в Донецкую область).

В Мариуполе расстрелы производились в подвале НКВД на улице Ленина, 49 (в 30-40 гг. – проспект Республики), на углу с Греческой улицей. В Донецке – в подвалах УНКВД. (Сегодня в этом здании располагается Донецкая консерватория).

Приговоренных к расстрелу вызывали из камер с вещами. Чтобы никто ничего не заподозрил.

Далее следовало творчество самих чекистов. Где-то объявляли приговор и только после этого приступали к последней процедуре. В Краснодаре заключенных выстраивали во дворе, а затем по одному вызывали в помещение и сообщали приговор, - вспоминал Х.Параскевиди.[8] Петр Пинаки рассказывал, как объявляли приговор в Чите. В дверях камеры появлялся один из тюремных начальников со списком и выкрикивал:

- Иванов – десять лет тройкой! Петров - десять лет тройкой…

В Донецке (Сталине) вскоре отказались от этой затеи. Многие, услышав приговор, теряли сознание, бились в истерике, нарушая отлаженный технологический процесс.

Сталинских (т.е. донецких) чекистов это подвигло на такое усовершенствование. Едва приговоренный спускался в подвал, как двое сразу набрасывались на него. Один заламывал жертве руки назад, второй запихивал кляп в рот. После чего смертника поворачивали спиной к палачу. Тот почти в упор выпускал пулю в затылок. Из мелкокалиберной винтовки делали два, а то и три выстрела. (Думаю, мелкокалиберку выбирали по причине низкой громкости выстрела. Не надо было заводить трактор или иной громкий механизм-глушитель). В Донецке приговоры приводили в исполнение заместитель начальника УНКВД капитан ГБ Шашков, начальник первого спецотдела Зуйков, начальник внутренней тюрьмы Дерновой.

 Далее врач (не исключено, что им являлся один из помощников, заламывавший жертве руки) констатировал смерть. Оставалось прибраться. Кровь на полу посыпали песком, а труп выносили. Из Донецкого подвала вытаскивали наружу по специальному тоннелю – прямо во внутренний дворик, где всегда стоял наготове грузовик, крытый брезентом. Ночью он выезжал за высокие ворота.

Ночные грузовики с брезентом разъезжали по всем областным и краевым центрам.

Недопустимость публичности исполнения приговора предусматривалась всеми приказами, циркулярами органов.

Классическим примером того, как никакое преступление не остается незамеченным, стал описанный А.Солженицыным рассказ о водительнице краснодарского трамвая. Возвращаясь поздно ночью из депо домой, женщина увидала застрявший грузовик, возле которого суетились солдаты. Грузовик оказался полон трупов. Из-под брезента торчали руки и ноги.[9]

Не всегда на врагов народа тратили боезапас. Г.Меланифиди рассказывает, как по Майкопу в тридцать восьмом году ходил упорный слух, что приговоренных к высшей мере живьем замуровывали в тюремных стенах. Не знаю. Документов не видел. Но думаю, что многие следователи и «лица», абсолютно ничего не зная о кровожадном циклопе Полифеме, в действительности жили по его завету: «У нас нет законов, мы делаем, что хотим». То есть по ленинским нормам. 10 ноября 1918 года вождь большевиков писал: «…Революционная диктатура пролетариата есть власть, завоеванная и поддерживаемая насилием пролетариата над буржуазией, власть, не связанная никакими законами».[10]

Например, использовали прием, ставший в ХХ веке поистине большевистским…

Местами массовых расстрелов в Москве стали несколько специальных полигонов НКВД: Бутовский,  Коммунарка, Донской.

Только на Бутовском полигоне в период с 8 августа 1937 года по 19 октября 1938 года расстреляно 20761 человек. Среди них - 35 греков (С.Григориадис, А.Заграфиди, И.Захариадис, П.Кондогеоргис, И.Павлиди и др.), в том числе 11 уроженцев Греции.

Киевских греков (по крайней мере, 24 человека) 25 февраля 1938 года расстреливали во дворе республиканского НКВД (сегодня это место киевлянам известно как Октябрьский дворик), а захоронили в Быковне - предместье украинской столицы. Двадцать пятым и двадцать шестым должны были стать Мильтиад Кунелаки и Дионисий Колумбис. Но первый умер через неделю после ареста, а второй – за день до расстрельного дня. Вместе с греками в этот день в Киеве расстреляли и одного русского – Г.Лебедовского, работавшего дворником в греческом монастыре Святой Екатерины.

Н.Цуцарина, дочь расстрелянного в Киеве греческо-подданного И.Марангоса, утверждает, что один, из приговоренных к расстрелу, - И.Космиди на самом деле был выкуплен родственниками. В тюрьме его избили так, что он стал калекой. Через три дня, после того, как его тайно отдали родственникам, И.Космиди умер.

В Запорожье 25 греков, приговоренных к расстрелу ОСО 18 января 1938 года расстреливали с девяти вечера до полуночи 3 февраля. За это время тела расстрелянных, если верить актам, которые составлялись на каждого расстрелянного, успели предать земле.[12] (Николая Деллалова расстреляли в 23.30). В Одессе расстреливали ровно в полночь. Под гимн Советского Союза ушли в мир иной Д.Синодино (31 января), А.Васинопуло (16 февраля), И.Николау (9 марта), Б.Дивари (9 мая).

Во Владикавказе с приговорами затянули, и греческие дела попали не в Москву – в ОСО, а местной тройке. Из 67 арестованных владикавказских греков она приговорила к расстрелу всего 17 человек.[13] Большую их часть расстреляли 5 октября тридцать восьмого года в восемь часов вечера. Это, похоже, было постоянным временем расстрелов во Владикавказе. Константина Апостолиди расстреляли в это же время 1 ноября. (На следующий день родственникам принесли его одежду, сообщив, что К.Апостолиди этапирован в отдаленные места без права переписки).

Мурманчан вывозили расстреливать в Ленинград (Г.Сиропулло, В.Кассай). Из Драндской тюрьмы для расстрела вывозили расстреливать к реке Кумиста. В январе-феврале каждую ночь оттуда доносись выстрелы.

Расстрел завершался составлением акта об исполнении смертного приговора.

Особый сюжет – это отчетность за использованные боеприпасы. Приводимый документ, скорее всего, не имеет отношения к грекам, но, полагаем, форма отчетности в НКВД была единой.

(За эти три дня в Чистополе было расстреляно 38 человек).

Редкий случай произошел в крымском Старом Крыму. 5 мая 1938 года Военная коллегия Верховного Суда рассмотрела кассационную жалобу пятерых греков (Топчиди, Папазова Д., Папазова Х., Тамбулиди, Колояниди) на приговор Военного трибунала Черноморского флота от 30 января. Все пятеро были приговорены к расстрелу. Пересмотр завершился тем, что высшую меру отменили, со всех сняли одиннадцатый пункт. В отношении Колояниди, как иностранно-подданного, из приговора исключили поражение в правах.

Но это такая редкость, такой вопиющий непрофессионализм, что, описав его, мы никак не испортили целостную объективную картину состояния дел в органах НКВД.

Не для того заводили машину, чтобы она кого-то отпускала обратно. Мертвых с кладбища не уносят.

Места расстрелов, места захоронений и, само собой разумеется, обстоятельства приведения приговоров в исполнение – все это подлежало сохранению в строжайшем секрете. Это безукоризненно соблюдали и в тридцатые годы (одним из способов избежать утечки информации стал расстрел самих палачей), когда родственникам сообщали о «десяти годах без права переписки».

Еще в 1924 году специальным циркуляром (конечно же, совершенно секретным) Донбасскому Губпрокурору «О порядке исполнения приговоров к высшей мере наказания» приказывалось: «труп должен быть предан земле в находящейся на нем в момент исполнения приговора одежде, без всякого ритуала, с тем, чтобы не оставалось следов могилы.

Выдача тела кому бы то ни было не допускается».[15]

В наши дни, когда уже, казалось бы, нет ни ОГПУ, ни НКВД, ни даже КГБ, места расстрелов по-прежнему отнесены к категории главнейших государственных тайн.

И только случайные находки скоплений человеческих скелетов нарушают эту тайну.

Специалисты пришли к выводу: основную массу обнаруженного захоронения составляли казненные в 1938 г. «враги народа». А молодые жертвы – это те, кто копали могилы для захоронения трупов. Их расстреляли после того, как они выполнили порученное им задание.

Район Текстильщиков не был единственным полигоном для расстрела и захоронения. Начальник УКГБ по Донецкой области А.Пономарев в 90-е гг. прошлого столетия назвал еще одно место массового захоронения - Ясиноватский лес.[16]

В 1939 году был издан специальный приказ НКВД. Он предписывал на запросы родственников о судьбах родных, расстрелянных по приговорам несудебных органов (троек, ОСО) отвечать, что те осуждены на десять лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки и передач.

Лишь через 16 лет родственники получили первые свидетельства о смерти своих отцов и братьев. Даты смерти в них расписаны по военным годам.

Полагаю, это было сделано вот для чего. Чтобы в будущем, когда забудется «тридцать седьмой» и, кроме естественного ухода из жизни, останется одна-единственная причина внеурочной смерти – Отечественная война 1941-45 гг., смерти, датированные военными годами, можно будет списать на другого врага…

Правда, в графе «причина смерти» указывались не смертельные ранения от пули или снаряда. Согласно архивным справкам о смерти, все приговоренные к «десяти годам без права переписки» умирали от типичных «гражданских» болезней. Если собрать хотя бы тридцать таких справок, то можно убедиться, что в 1942-44 гг. (в основном указывались эти годы) греки (как и другие с аналогичными приговорами) умирали в основном от язвы желудка, эмфиземы легких, цирроза печени…

Это началось после принятия Президиумом ЦК КПСС 18 августа 1955 г. Постановления, на основании которого И.Серов, тогдашний председатель КГБ, издал специальное совсекретное указание № 108. Оно узаконивало практику государственной лжи. Как и раньше, относительно расстрелянных приказывалось сообщать, что они были приговорены к 10 годам ИТЛ и умерли во время отбывания наказания. В необходимых случаях, когда вставали вопросы имущественные или правовые, приказывалось регистрировать смерть в ЗАГСах по месту жительства осужденных до ареста и выдавать свидетельство о смерти. Органам госбезопасности разрешалось регистрировать в ЗАГСах смерть расстрелянных и выдавать заявителям свидетельств о смерти, в которых даты смерти указываются в пределах 10 лет со дня ареста, а причины смерти – вымышленные.

Местом смерти указывалось в таких случаях место жительство расстрелянного до его ареста.

Принятие такого указания мотивировалось тем, что сообщение родственникам истинной судьбы их родных могло отрицательно повлиять на положение их семей. Естественно, не обошлось и без тревоги за судьбу страны: правду говорить еще не пришло время. В те времена правда об убиенных своим же государством могла быть использована отдельными враждебными элементами в ущерб интересам советского государства.

В 1962 году КГБ принимает новый документ (тоже совершенно секретный), которым отменяется предыдущее указание. Новая мотивация такова: сообщение гражданам вымышленных дат и обстоятельств смерти ставит органы госбезопасности в ложное положение, особенно при опубликовании в печати дат смерти лиц, имевших в прошлом заслуги перед партией и государством.[17]

С 1963 года впервые стали сообщать правду о смерти, но – устно. В свидетельствах о смерти стали писать правдивую дату (т.е. дату расстрела). Так у многих появились на руках два свидетельства о смерти на родственников.[18] Но ложь на этом не заканчивалась. Относительно причин смерти ничего не сообщали, а ставили прочерк.

При сообщении за границу дат смерти осужденных к расстрелу, старый порядок сохранялся. Он был установлен решением Президиума Совета Министров СССР ровно через 22 года после начала греческой операции - 15 декабря 1959 г. (протокол № 37).

Ложь образца 1963 года просуществовала до 30 сентября 1989 года. Теоретически с этого момента родственники могли заиметь по три свидетельства о смерти близкого человека, получившего «десять лет без права переписки».

Серьезный сбой карательная машина дала перед войной. Не всех, приговоренных к расстрелу, успели умертвить.

Во внезапно начавшейся для Сталина войне, многим тюрьмам грозило оказаться на оккупированной территории. Было принято решение не отдавать врагу даже врагов народа. Но энкаведешники, занятые эвакуацией, просто не успевали расстреливать.

Немцы, войдя в Мариуполь в сентябре 1941 года, обнаружили во дворе НКВД яму с сотнями трупов. Яма была залита хлоркой и известью.[20] Это были расстрелянные накануне узники Мариупольской тюрьмы. Немцы разложили трупы тут же, во дворе, и предложили горожанам опознать и захоронить тела родственников. Приходили, находили своих…

С.И.Кудакоцев сообщает, что в издаваемой немцами в оккупированном Мариуполе газете была размещена фотография городского крематория, в котором НКВД перед спешной эвакуацией сжигало архивы вместе с людьми…

Из других мест, над которыми нависла угроза быть оккупированными, врагов народа решили вывезти. В 1941 году из Одессы 3100 заключенных одним эшелоном отправили в Новосибирск. На перегоне Шестаковка – Кировоград поезд попал под немецкую бомбежку. Заключенные попытались выбраться из вагонов. Но в результате предпринятых «энергичных действий охраны побег был предотвращен» - сообщалось в докладе о служебной деятельности частей 13-й дивизии внутренних войск НКВД за III квартал 1941 года. В результате «энергичных действий» погибло 136 заключенных[21].

11 ноября 1941 года в тюрьму № 1 Красноярска принят эшелон эвакуированных заключенных из тюрьмы г.Сталино (Донецк) численностью 1082 человека. В пути умерло 68 заключенных, бежало 4, при побеге убито 14.

«Все прибывшие без исключения, - писал в спецсообщении заместитель начальника тюремного отдела УНКВД по Красноярскому краю Филиппов, завшивлены. Одежда на них рваная, изношенная, многие вообще не имеют верхней одежды. В пути им выдавали по 100 г хлеба, в отдельные дни хлеб вообще не выдавался.

В ту же тюрьму 10 декабря привезли заключенных Новочеркасской тюрьмы. Из Новочеркасска вывезли 1207 заключенных. По пути умерло 450 человек, еще 198 больных сняли на станциях…».[22]

В случаях, когда эшелон с зеками не успевали отогнать из-под наступающих немцев, его просто поджигали. Как это сделали в Таганроге.[23]

При заметании следов преступлений НКВД песочком было не обойтись. Каждый новый начальник убирал своего предшественника, чтобы начать (или продолжить) свою чекистскую биографию с «чистого» листа. Это была традиция: обмывать свое назначение кровью предшественника. Ежов убрал Ягоду, Берия убрал Ежова, затем убрали и самого Берию.

Один из участников «зондеркоманды» из Новосибирска подробно рассказал о том, как в 1937 году вместе с «троцкистской нечистью» в Охотском море топили и «лиц, приводивших приговоры в исполнение». Он же 18 октября 1937 года вблизи станицы Сикачи-Али на Амуре присутствовал при расстреле «отработанных» чекистов. Казнью руководил легко узнаваемый усатый конный маршал.[24]

Как и в неевклидовой геометрии две параллельные прямые все-таки пересекаются в бесконечности, двум основным категориям, - казалось бы, полным противоположностям, также суждено будет пересечься в пространстве. Последнего было вдоволь – раз уж существовали «отдаленные места» и поезд добирался до них не меньше месяца. Хватало и времени. За десять лет и не то пересечется.

Так что осужденному где-нибудь в Сухуми или Мариуполе, если судьба оборачивалась к нему второй категорией, вполне мог выпасть «шанс» быть расстрелянным уже в лагере, где вторая категория запросто пересекалась с первой.

Но чтобы получить пулю в лагере, надо было сначала туда попасть. Путь в лагерь был последней, пятой по счету дорогой, которая могла выпасть греку.

Основным лагерным сроком в 1938 году была «десятка». Редко кто удостаивался восьми лет, но были и совсем детские сроки: от 3 до 5 лет ИТЛ. 15-ти и 20-тилетние сроки были еще большей редкостью.

Четвертные (25 лет) посыпались после войны, когда забота о народе вспыхнула с новой силой и в стране отменили смертную казнь.

Шутка того времени.

Греки Грузии, Приазовья, Одессы, Краснодарского края получали стандартные десять лет.

Грекам Ставрополья в эти же месяцы (май - август 1938 года) за любые пункты пятьдесят восьмой не давали ничего, кроме пяти лет. И.Граматикопуло и вовсе отделался тремя годами. Подобные недоработки редки, но встречаются. Аналогичный случай имел место в Одессе: арестованный на четвертый день операции Антон Христодуло получил три года, отсидел их и вернулся живым!

И только Москва оставалась непреклонной и по-прежнему не верила никому и ничему. Во все моменты греческой операции она признавала только высшую меру.

Архипелаг ГУЛАГ греки обжили практически весь. Но все же были острова, которые они «облюбовали» особо. Определяя дальнейшую судьбу греков Батуми и Сухуми, тбилисский оракул, лейтенант Небееридзе, без устали указывал на Калыму, как на место, где места хватит всем. Это был самый крупный греческий остров. Другие оракулы называли Норильск, лагеря Коми, архангельские, казахстанские лагеря, Вятлаг.

Отправимся туда и мы.